|
Б.М. ПОЮРОВСКИЙ
Нынешние телевизионщики полагают, будто во времена прямого эфира было больше свободы: что человек произнесет или сделает в кадре, тот тут же транслируется и становится доступно зрителю. Бесспорно, позже, с усилением цензуры и возможностью все монтировать, корректировать, исправлять создатели передачи были застрахованы от необдуманных слов и поступков выступающих, которые иногда случайно, но бывало и преднамеренно делали то, за что потом приходилось расплачиваться редактору или режиссеру. К примеру, редактор просила критика Яна Березницкого не острить и не говорить фразу: "Скоро у нас все театры будут именоваться по своему месторасположению: Театр на Таганке, Театр на Малой Бронной, Театр в проезде Художественного театра…" Критик пообещал этого не делать, но во время эфира не удержался и слово свое не сдержал. С него, как говорится, взятки гладки. А редактор получил выговор… Так что прямой эфир – это палка о двух концах. О некоторых курьезных случаях, имевших место на ТВ в 50-60-е годы ХХ века, я и хочу сейчас рассказать. И одновременно вспомнить о людях, которые фактически были пионерми ТВ.
В самой большой студии на Шаболовке приготовили выгородку для показа нескольких отрывков из спектаклей московских театров с участием выпускников Школы-студии имени Вл.И.Немировича-Данченко при МХАТе имени М.Горького к 15-летию со дня ее основания. Режиссер Виктор Рыжков предварительно провел две репетиции – одну прикидочную, для росписи по камерам. И вторую, так называемую, трактовую, со всей техникой. К сожалению, не все участники передачи по разным причинам смогли явиться на репетиции. Кто-то за кого-то проговаривал текст, обозначал мизансцены. Конечно, это лучше, чем ничего, но, согласитесь, опасность накладок в прямом эфире при такой ситуации ничуть не уменьшается.
Конкретно на передаче, о которой я говорю, произошли три накладки, за которые досталось В.Рыжкову, хотя, повторяю, он ни в чем не был виноват. В первых двух был виноват… буфет, в котором, кроме яиц, сосисок и винегрета, можно было прикупить не только чай, но и водку, коньяк и пиво. Что именно выбрали два народных артиста СССР Виктор Хохряков и Александр Ханов, я точно не знаю. Только когда включили камеру, стало ясно, что В.Хохряков вступить в диалог с партнером при всем желании не сможет. А он должен был сыграть сцену из спектакля Малого театра "Иван Рыбаков". Пьеса Виктора Гусева написана в стихах. Поэтому говорить за себя и за партнера Виктор Коршунов никак не мог. Как не мог он и пересказать сцену своими словами. Рыжков вовремя спохватился, вывел из кадра Хохрякова, Коршунов произнес свой монолог и тем самым удалось как-то спасти положение.
Но ни Рыжков, ни редактор Наталья Успенская, ни я, как автор сценария, не предполагали, что ожидает нас впереди.
Отрывок из шекспировского "Гамлета" с участием Михаила Козакова должен был представлять Николай Охлопков, главный режиссер Театра имени Вл.Маяковскго и постановщик спектакля.. Но в последний момент он поручил это сделать Александру Ханову, замечательному актеру, занятому в этом же спектакле в роли Первого могильщика.
Ханов, как и Хохряков, на репетициях не был. Зато обоих привезли на Шаболовку за час до эфира. В двух словах режиссер объяснил им задачу и отпустил на волю. А воля, конечно, привела их в буфет: "мы - актеры, наше место в буфете", - когда-то еще заметил Шмага. Слово за словом, рюмка за рюмкой, только когда настала очередь выхода в эфир "Ивана Рыбакова", Хохряков, как я уже сказал, к употреблению был совершенно не пригоден. Заранее удобно пристроившись за столом, он крепко уснул в студии и никак не мог начать распекать своего сына, которого играл Коршунов.
Но вот подходит момент, когда А.Ханов должен представить М.Козакова. Тут уж, простите, никто помочь не может. Ханов сидит за небольшим столиком в ожидании сигнала помощника режиссера. Сигнал подан. Ханов встает со стула и направляется к Козакову со словами: "Миша, я люблю тебя, дорогой ты мой! Иди ко мне поближе, я тебя поцелую!"
На лице у Козакова ужас. Он понимает, что Ханов сейчас действительно станет его обнимать и целовать, вместо того, чтобы сказать-то всего неколько слов о молодом актере. К тому же Гамлет в этот момент не один: он находится в спальне своей матери. Как она должна вести себя в такой ситуации? И тут Козаков "повторяет" подвиг Александра Матросова: он грудью бросается навстречу Ханову, преграждая ему путь в выгородку "Гамлета". Объятия, поцелуи, Ханов пытается продолжить свой монолог, но Козаков постепенно выводит его за пределы кадра, а там его подхватывают осветители и под руководством помрежа силой выдворяют за пределы студии.
Казалось бы, для одной передачи достаточно стрессов. Но не тут-то было. Борис Львов-Анохин согласился предварить выступление Валентины Калининой и Алексея Баталова. Для нее был выбран фрагмент фильма Ю.Райзмана "Урок жизни". Для него – "Дело Румянцева" И.Хейфица. С выступлением перед "Уроком жизни" все обошлось благополучно. А вот во второй раз произошла накладка. Львова-Анохина предупредили, что говорить нужно сразу после того, как на камере загорается красный сигнал, что он и сделал. Но, к сожалению, ассистент режиссера не заметил, что "журавль" с микрофоном еще не успели перебросить из другого конца студии. В результате в кадре мы видим говорящего Львова-Анохина, но звук на приемник не поступает. По команде оператора Львов-Анохин замолкает, но почему-то, скорее всего от смущения, успевает высунуть язык: дескать, простите, я чего-то недопонял…
Через несколько дней в редакцию стали поступать письма от возмущенных зрителей: до чего же вы не уважаете советских людей, если дошли до того, что показываете нам язык! Копия: в ЦК КПСС, в Совет Министров СССР, в редакцию газеты "Правда"!
Был курьезный случай и у меня во время прямого эфира "Внимание, включаем зрительный зал!" Режиссер Любовь Федотова заметила, что мы не получаем картинку балета "Дон Кихот". Звук идет, а изображение исчезло. И случилось это за несколько минут перед тем, как мы должны начать вести оттуда трансляцию. Впрочем, у меня в студии были сдублированы все подсмотровые мониторы, так что я и сам заметил эту опасность, потому старался как-то занять своим рассказом время. Но, очевидно, Любовь Ивановна забыла об этом и поручила помрежу, находившемуся в студии, попросить меня "потянуть резину!" Помреж – молодой человек Кирилл Богословский, сын композитора Никиты Богословского, по-моему, впервые принимал участие в передаче и решил, что коль скоро он получил задание от режиссера и сам находится за пределами кадра, то должен немедленно ретранслировать это указание. Сложив руки у рта, он во всеуслышание попросил меня "потянуть резину", видимо, полагая, что раз зрители не видят его в кадре, то они и не слышат его. Но Кирилл ошибся: в редакцию снова хлынули письма: ваш ведущий и так тянет резину, зачем же вы еще его призываете к этому дополнительно?
Тема зрительской почты на телевидении заслуживает особого разговора. Кстати, в свое время в Гостелерадио была специальная служба, занимавшаяся изучением зрительских отзывов. Из курьезов того времени именно коллективное письмо жильцов коммунальной квартиры, которые просили повторить вечер, посвященный 90-летию А.А.Яблочкиной в Малом театре. Они, видимо, и не предполагали, что то была прямая трансляция, да еще в то время, когда телевидение не научилось снимать свои передачи с монитора, что случилось где-то через 5-6 лет, благодаря чему мы и сегодня можем увидеть старые театральные встречи или какие-то спектакли, которые показывались по ТВ со съемкой с кинескопа.
По мере развития ТВ, там стали возникать новые службы и подразделения. Я боюсь ошибиться в точном названии, но где-то во второй половине 50-х годов возник отдел планирования или координации, которым руководил Владимир Васильевич Сычёв. По его словам, он когда-то будто бы служил в Театре имени Вс.Мейерхольда, любил рассказывать и показывать сцены из самых знаменитых спектаклей Мастера. Правда, кем именно он там работал, понять мне не удалось: актером Сычев вряд ли мог быть по причине отчаянного заикания. Что касается литературной части, то и здесь возникали серьезные сомнения: Мастер был слишком образованным человеком…
Когда все входили в комнату, где сидел Сычев, и произносили обычное: "Здравствуйте!", незамедлительно следовал ответ: "Нель-зя!.." Владимир Васильевич таким привычным для него образом предупреждал любую вашу просьбу, самую простую и невинную.
Например, я как-то представил ему на утверждение смету, уже всеми завизированную, где указывался гонорар, который причиталось получить известному композитору за песню, специально сочиненную для праздничной театральной гостиной. Владимрир Васильевич, казалось, только и ждал этого момента: "Если вы никак не можете обойтись без песни, я дам вам композитора, который за такие деньги напишет пять песен!"
В другой раз случился казус и того хуже. Просматривая очередную смету, Сычев заметил, что в гонорарную ведомость среди исполнителей ролей попал и помощник режиссера. Он тут же с удовольствием вычеркнул его фамилию. Я было попытался возразить, но находившаяся случайно в комнате диктор Нонна Бодрова незаметно подала мне знак, и мы молча вышли в коридор. Там она объяснила, что спорить с Сычевым бесполезно, проще его обойти. Взяла в руки смету и внесла небольшую правку.
- Смотрите, как просто все сейчас получится. Гамлет, мать Гамлета, Полоний, Тень отца Гамлета – никто из них никаких сомнений у Сычева не вызвал. Он восстал исключительно против помощника режиссера. А если мы назовем его Тенью матери Гамлета?
С этими словами Нонна направилась в машбюро, перепечатала всего одну страницу и через час подала Сычеву смету на подпись. Он ту же, без единой поправки, ее утвердил. Думаю, в истории шекспироведения этот отважный поступок до сих пор никем еще по-настоящему не был оценен…
| |