Мемуары ветерана советского телевидения

Н. П. КАРЦОВ

Я НЕ РАССТАВАЛСЯ С ТЕЛЕВИДЕНИЕМ

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Известна формула историка Михаила Николаевича Покровского: история есть политика, опрокинутая в прошлое. Сказано жестко и точно. Мне представляется, что в наши дни эта формула проявляется весьма ярко, особенно в том, что касается истории телевизионного вещания. Современный ее опыт можно определить как «телевидение периода реставрации дикого капитализма».

Любая периодизация не может полностью соответствовать действительности. И прежде всего – нужна подлинная, истинная история того, что мы собираемся периодизировать. Даже если живую историю телевидения выстраивать по смене председателей Гостелерадио СССР, то и это уже будет совпадать с вехами политики государства и партии в тот или иной отрезок жизни страны.

Я убежден, что в недавнем прошлом было два типа партийности: бюрократическая партийность и партийность умных людей. Это проявлялось в подходе к телевидению, в том, что от него требовали в разные годы. И от этого зависело, каким было телевидение в то или иное время.

1997 г.

 

1.

На работу в ТВ меня пригласил начальник Главного управления радиоинформации Министерства культуры СССР Алексей Александрович Пузин в самом конце 1956 года.

До той поры я был секретарем парткома этого Министерства, созданного сразу же после смерти Сталина из многих организаций культурного назначения - от высшей школы до бывших Комитета по делам искусств, Министерства кинематографии, Госкомпечати, радио, Совинформбюро.

К 1956 году все это уже расползлось в самостоятельные министерства и другие организации. А.А. Пузин сказал тогда, что вопрос о выделении радио и ТВ в самостоятельный Комитет решен, и подтвердил свое приглашение. Так для меня началась счастливая пора работы в системе вещания. Вскоре, однако, Алексею Александровичу, с которым у меня сложились самые добрые отношения, предложили возглавить Комитет по делам религиозных культов.

Председателем Комитета по радиовещанию и телевидению был назначен Дмитрий Иванович Чесноков, ранее работавший в Президиуме ЦК КПСС. Несмотря на былую высокую должность, это был скромнейший человек. Такие партработники встречались довольно редко. Умница, философ по образованию, он посвятил свою научную жизнь изучению творчества Герцена, в чем весьма преуспел.

Однажды Дмитрий Иванович пригласил меня к себе (я тогда уже работал более года в художественном радиовещании) и предложил возглавить Дирекцию радио и телевидения советского павильона на международной выставке в Брюсселе. Когда я вернулся с "Экспо-57", он вызвал меня снова:

- Я подписал приказ о Вашем назначении на должность директора Центрального телевидения. Там произошло ЧП. (Летом 1957 года в прямом эфире шла викторина "Вечер веселых вопросов" - "ВВВ". Большой любитель розыгрышей, композитор Никита Богословский дал зрителям задание: за двадцать минут приехать на студию в шубе, валенках, в шапке и с самоваром. При этом он забыл назвать еще одно условие - решающее в данном случае. Зритель непременно должен был привезти с собой новогодний номер газеты. И сотни людей хлынули на сцену зала, трансляцию с извинениями прекратили. В результате этого ЧП были сняты с работы директор Владимир Спиридонович Осьминин и многие работники телевидения.)

- Я не могу, я этого не знаю и не умею.

- Нет, Вы пойдите, и все посмотрите на месте. Вас поддерживают работавшие с Вами в Бельгии товарищи, и с ЦК я уже согласовал.

Неделю ездил я на Шаболовку, в единственную тогда студию, и понял, что справиться с этой работой не смогу Дело новое, сложное. К тому же я не верил в доброжелательность тогдашнего заведующего сектором ЦК КПСС по радио и телевидению Г.А. Казакова, о чем хорошо знал Дмитрий Иванович.

Короче, приказ был отменен, а директором Центрального телевидения стал замечательный, творчески одаренный человек – Георгий Александрович Иванов, с которым впоследствии меня связывала добрая дружба вплоть до его смерти в начале 90-х годов. Выпускника Щукинского театрального училища не ждала актерская карьера. Тогдашние выдвиженцы на партийно-советскую работу, порывая с профессией, чаще всего не возвращались в ее лоно. Их судьбы складывались по-разному. Многие оставались в управлениях культуры, иные становились директорами театров, в худшем случае администраторами. Георгий Иванов до прихода на телевидение работал заместителем начальника Управления культуры исполкома Моссовета. У него был сильный и, я бы сказал, властный характер. Потом я понял, что так он пытался противостоять окружавшей его несправедливости.

Вскоре Д.И. Чеснокова перевели на должность ректора Академии общественных наук, председателем Комитета по радиовещанию и телевидению был назначен мой старший и добрый товарищ, которого я хорошо знал еще до работы в Министерстве культуры СССР, Сергей Васильевич Кафтанов. А с Чесноковым мы встречались потом еще не раз, ибо я руководил группой аспирантов Академии, в числе которых была и его дочь Бэла. (Ныне Бэла Дмитриевна Гаймакова работает в Институте повышения квалификации работников ТВ и РВ.)

Назначение Кафтанова председателем Комитета сразу же дало о себе знать. Благодаря тесным связям с правительственными верхами, Сергей Васильевич мог добиться многого. Так, предназначавшееся для Комитета по культурным связям здание на Пятницкой улице было передано радио (кстати, этот комитет вскоре был распущен, так и не дождавшись новоселья). Новому председателю удалось получить и лимиты на строительство жилья для работников телевидения. Вот здесь столкнулись два хороших человека. Иванов как директор телевидения требовал, чтобы все квартиры были переданы по назначению. Кафтанов же, обремененный жилищной нуждой не только телевизионщиков, но и многих старейших работников радио, еще и под нажимом общественных организаций, настоял на своем, и часть квартир получили радисты.

Произошел конфликт. И Георгий Александрович, который уже сумел как-то наладить работу телевидения, успел полюбить ее, вынужден был согласиться с переводом на должность первого секретаря Свердловского райкома КПСС Москвы. Это был престижный район столицы, к тому же самый театральный, и дела у Иванова пошли хорошо. Однако еще долгое время он переживал отрыв от телевидения.

В ЦК создали сектор радиовещания и телевидения. Собственно сектора-то еще не было, а только его заведующий, бывший работник управления местного радиовещания Георгий Александрович Казаков. Человек он был очень и очень "своего времени". Мне вспоминается, как всегда чем-то напуганный, опережая события, он спешил "доложить по начальству". Его не без оснований побаивались. Дело радио и телевидения бурно и успешно развивалось. И вот Казаков неожиданно стал первым заместителем председателя Комитета. Это был абсолютный антипод Кафтанову. Новым же заведующим сектором стал весьма известный ныне Александр Николаевич Яковлев (кажется, это была одна из первых его должностей в ЦК).

Придя к кормилу власти, Казаков начал с угодной ему перестановки кадров. Делалось это под предлогом того, что Кафтанов, хотя и опытный руководитель, но человек новый, а он, Казаков, старый и все понимающий работник, должен ему помочь, и притом решительно. В какой-то из газет появилась разгромная статья по поводу комитета. В ней содержалось много предвзятых нелепостей в стиле 1937 года. Сергей Васильевич недоумевал. Просил своего первого зама выяснить, кто же автор, чтобы печатно объясниться. Этот же вопрос он задал и мне: "Кто бы это мог написать такое?" - "Судя по жесткой тональности и раздражительности - Казаков". - «Не может быть, это же мой первый зам. Я именно ему поручил разобраться, и он обещал выяснить".

А что тут было выяснять? Статья подписана псевдонимом "Гаков". Фамилия эта встречается в радийных газетах и журналах с конца 30-х. Я почти уверен, что этот псевдоним означает Г.А. Казаков - "Гаков".

Дело вскоре обернулось в куда более сложную сторону. В ту пору уже состоялся XX съезд с разоблачениями культа личности Сталина. Коммунисты знали текст доклада Хрущева. Тогдашний секретарь парткома Всесоюзного радио, мой старый (так совпало), еще школьный приятель Всеволод Николаевич Ружников на партийном собрании выступил с острым докладом о незаслуженном преследовании и даже арестах старых работников радио, где привел и тексты доносов на так называемых "врагов народа". Многие из подобных материалов принадлежали перу Казакова. Все это вызвало у собрания презрение к автору клеветнических материалов Г.А. Казакову – Гакову. После этого памятного собрания новоиспеченный первый зам. председателя Комитета на работу не явился, а вскоре был переведен в Высшую партийную школу.

У Кафтанова появился новый первый зам, умный и активный журналист и дипломат Энвер Назимович Мамедов. Иным казалось, что он слишком трудный. Но сделали его таким обстоятельства времени, в которых он, однако, умудрялся оставаться порядочным человеком. Многие мои коллеги до сих пор вспоминают его добром.

Не без участия Сергея Васильевича Кафтанова формировался и новый сектор ЦК. Возглавил его, как уже было отмечено, Александр Николаевич Яковлев, за телевидение отвечал Павел Владимирович Московский, за радио - Иван Матвеевич Чупрынин, за технику – Геннадий Михайлович Сорокин. Конечно же, они вместе с нами проводили огромную работу по подготовке гигантских проектов строительства телецентра и усовершенствования радиовещания. Техническими разработчиками были Министерства связи, радиопромышленности, электроники. Утверждалось же все в Госплане, Совете Министров и, разумеется, в ЦК КПСС.

Поистине то, что создавалось тогда, было равносильно культурной революции. Придет время, и историки раскроют глубокую значимость телевизионного строительства в нашей многонациональной стране, и не такой уж, как тогда декларировалось, грамотной и культурной.

Благодаря телевидению высокохудожественные программы по искусству, музыке, литературе, прямые спортивные трансляции стали достоянием многих миллионов телезрителей. За короткий срок страна получила более 120 телевизионных центров, много радиорелейных линий. Сформировалась система Интервидения, объединившая социалистические страны и Финляндию. Установились надежные связи с Евровидением. Необычайно быстро внедрялось цветное телевидение по совместному с Францией проекту "Секам - ЗБ". Было создано собственное производство телевизионных художественных и документальных фильмов.

В ЦК КПСС (с нашим, конечно, участием) было разработано специальное постановление, определяющее взаимоотношения телевидения с кино, театрами, концертными организациями, при этом интересы телевидения надежно защищались.

Другое дело, что идеологическая работа партии, конечно же, имела совершенно определенную направленность с множеством заблуждений и ошибок в области так называемого "руководства" литературой и искусством. Но, несмотря на жесткую цензуру, у нас сохранились величайшие в мире литература, музыка, изобразительное искусство. И вовсе не случайно, что до недавнего времени телевидение наше во всем мире признавалось как самое интеллектуальное.

Хочу с почтением назвать главных руководителей – организаторов нового телевизионного дела: Алексей Александрович Пузин, Дмитрий Иванович Чесноков, Сергей Васильевич Кафтанов, Энвер Назимович Мамедов, Леонид Семенович Максаков, Николай Николаевич Месяцев, Георгий Александрович Иванов.

Мне же довелось побывать в должностях главного редактора литературно-драматических программ, генерального директора программ телевидения и даже главного редактора всего телевидения. Кроме того, работая по совместительству, я создавал кафедру радио и телевидения факультета журналистики МГУ и был первым ее заведующим.

Это было счастливое время. И, простите за высокопарный слог, оно давало мне повседневное ощущение полезности своего труда и вклада в общие созидательные усилия.

Очень хорошо помню Александра Николаевича Яковлева той поры. Энергичный, деятельный, весьма демократичный человек. Он всегда с нами советовался, вникал в специфику вещания. Помню, как много откликов вызвала его статья в журнале "Коммунист" (1965 год), его раздумья о телевидении. Я думаю, что эта публикация с поправкой на время и сегодня была бы полезна нашим практикам и теоретикам.

После назначения Яковлева на должность первого заместителя заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС сектор радио и телевидения возглавил Павел Владимирович Московский, с которым меня объединяла дружба. Он мог сделать блестящую карьеру, но судьба распорядилась иначе. Во время чехословацких событий 1968 года случилось вот что. Кто-то из руководителей Чехословакии, чуть ли не сам Дубчек, на обвинения со стороны «Москвы», что даже кинематограф "злосчастной" страны идейно направлен против социалистического содружества, ответил, что весьма уважаемый работник ЦК КПСС в своей диссертации расхваливал (!) чешское кино. Этого оказалось достаточно, чтобы Павла Московского, автора диссертации, сняли с работы. Вот так просто. Надо отдать должное А.Н. Яковлеву, который помог Московскому и способствовал тому, чтобы его оставили в системе ЦК. Правда, уже со значительным понижением Павла Владимировича отправили в один из партийных журналов.

С Александром Николаевичем после его высокого назначения мы встречались гораздо реже. Непосредственным его начальником стал Леонид Федорович Ильичев, человек, как мне казалось, весьма конъюнктурный. Во времена Хрущева Ильичев процветал. Сведущие люди говорили, что идеологической работой руководило в ту пору содружество: Л. Ильичев - А. Аджубей - П. Сатюков и М. Харламов, который сменил Сергея Васильевича Кафтанова. А с Яковлевым мы иногда общались на Ученом совете Академии общественных наук. Храню как память его книжку с дарственной надписью: "Николай Пантелеймонович! От всей души и в знак хорошего нашего взаимопонимания. Да будет так! А. Яковлев".

Было это в 1967 году. А вскоре Александра Николаевича неожиданно направили послом в Канаду. Это произошло как раз после того, как группа писателей (М.Н. Алексеев и др.) в письме в ЦК КПСС подвергла резкой критике статью Яковлева в "Литературной газете", посвященную ленинскому учению о двух культурах в каждой национальной культуре. Возможно, это и стало причиной отставки. Позднее наши пути пересеклись в Канаде. В ту пору я работал во Всесоюзном агентстве по авторским правам. Он очень удивился моему уходу из телевидения, поручил своему советнику сопровождать нас в МИД Канады. Добром вспоминали совместную работу, общих знакомых.

Во времена Горбачева Александр Николаевич стал секретарем ЦК и членом Политбюро. Судьба свела нас еще один раз, когда меня вновь позвали на телевидение, а он в это время был председателем РГТРК «Останкино». Мы встретились как-то в коридоре:

- Надо обязательно поговорить. А где Павел Московский?

- Дожил, - говорю, - до 80-летия!

- Обязательно увидимся на той неделе.

Но мы так и не увиделись, хотя я дважды напоминал секретарю о нашей с ним договоренности. Не знаю, быть может, видя развалившееся "Останкино", он не хотел неизбежного разговора о судьбе государственного телевидения, ибо не видел положительного исхода, или вообще не хотел говорить о нем. Не знаю и объяснить не могу. Только все же сожалею, что разговор не состоялся. И что Александр Николаевич, один из главных создателей Гостелерадио СССР, оказался причастным к его разгрому.

Однако вернемся в шестидесятые годы…

Уход из Комитета Сергея Васильевича Кафтанова был вынужденным. Честный и порядочный руководитель не «вписывался» в окружение Н.С. Хрущева. В этом было все дело. «Вписывался» Михаил Аверкиевич Харламов, который принадлежал к узкой компании журналистов, совершавших хрущевские круизы и получавших за это Ленинские премии. Вот его, Харламова, и сделали новым председателем Госкомитета.

Свидетельствую.

Идет заседание в кабинете Харламова. Хозяин обращается к собравшимся:

- Извините, мне нужно срочно позвонить.

Набирает номер "вертушки". Звонит, как сразу становится ясным по разговору, А. Аджубею, главному редактору «Известий», зятю Хрущева:

- Алеша, завтра суббота, и вы с Радой у нас. Нет, в прошлую субботу мы были у Вас. Теперь наша очередь, уговор дороже денег. Ждем, ждем.

Пустяковый частный разговор - но непременно в присутствии подчиненных. Вероятно, по его представлениям публичная демонстрация связи с «верхами» нужна была для «дела». При этом Харламов как человек осторожный и весьма осмотрительный умел всегда выйти из сложных ситуаций.

Был такой случай. Н.С. Хрущев пребывал в Дании, и оттуда мы делали видеозапись на Шаболовке, чтобы вечером передать репортаж в эфир. Заместитель председателя В.И. Чернышев был в командировке, а я оставался за главного. С директором тогда еще Шаболовского телецентра А.И. Сальманом мы смотрели на экране прямую картинку из Дании. Репортаж вел Юрий Фокин. Погода там была очень жаркой, и Никита Сергеевич в украинской рубашке, в соломенной шляпе появился под полосатым холщовым навесом, где находится вся протокольная группа чиновников в смокингах и традиционных шляпах-котелках. Они приветствуют нашего лидера, а какой-то фермер преподносит на манеже Хрущеву небольшое стадо бычков-производителей датской породы. Вот такая демонстрация. Никита Сергеевич приветственно помахивает шляпой. Оператор и Ю. Фокин выделяют детали происходящего. Вдруг Никита Сергеевич подходит к микрофону и произносит благодарственную речь за подарок.

- Ваши капиталистические бычки - хорошие бычки, но наши социалистические бычки покажут кузькину мать вашим капиталистическим бычкам.

Присутствующие недоумевают, а наш Юра Фокин невозмутимо вещает:

- Никита Сергеевич с присущим ему юмором благодарит фермера и говорит о преимуществах социализма над капитализмом.

Помню, нам было очень стыдно. Но что делать? Давать в эфир не могу. Звоню Харламову. Так, мол, и так, приняли репортаж, но в речи Хрущева есть неудачная формулировка. Михаил Аверкиевич помолчал и, подумав, вдруг разразился в сильном раздражении: "У Никиты Сергеевича не может быть неудачных выражений!" - «Посмотрите, - говорю, - пленку, мы привезем» (тогда еще нельзя было по каналу передавать на Пятницкую). - "Не надо, и смотреть не буду".

Видя мое огорчение и недоумение, милейший директор телецентра Абрам Ильич Сальман шепчет: "Не надо так волноваться. Мы сделаем брак по звуку. Сотрем звук, как бы невзначай. Так ведь бывает".

Так и сделали.

Харламов никак не отреагировал на изъятие текста. Когда же из командировки вернулся Чернышев, то учинил мне форменный допрос по поводу сокращения хрущевского текста. Мы стояли на своем: "брак по звуку".

Первым начальником Главного управления телевидения стал Константин Степанович Кузаков, ранее руководивший Главкино Министерства культуры СССР. Кафтанов пригласил его в Комитет. После ухода Иванова Кузаков и возглавил Центральное телевидение в должности заместителя председателя Комитета.

Умный и весьма образованный человек, имевший к тому же опыт работы в кинематографии, Константин Степанович сразу же вошел в телевизионное дело, но... Опять это «но». Новый председатель Харламов не пожелал с ним работать, видимо, из-за каких-то старых счетов по совместной работе в ЦК. Так сложилось, что Кузаков прошел путь, в чем-то очень схожий с моим, ибо был после меня главным редактором литературно-драматических программ радио, потом главным редактором литературно-драматического телевидения, откуда и ушел на пенсию. Он оставил о себе добрую память в коллективе.

Сменивший же Кузакова Вячеслав Иванович Чернышов, в прошлом журналист Центрального радиовещания на зарубежные страны, телевидению, как оказалось, был весьма чужд. Он боялся всего указующего сверху и вовсе не прислушивался к мнению подчиненных. Оперативные летучки проводились тогда ежедневно. Они были долгими, назидательными и утомительными. Начальство хотело во всем застраховаться, предусмотреть возможные критические суждения "сверхустоящих", а было их чрезвычайно много. Вот Чернышов и старался от всего обезопаситься. Сколько же эфирных глупостей было допущено в ту пору! Шли, скажем, международные соревнования по фигурному катанию, и вот кто-то наверху возмутился, что все время идет шумная рок-музыка, сопровождающая выступления фигуристов. Чернышов спрашивает: «Что делать?» - "Ничего, - отвечаю, - можно только не показывать соревнование". А он: "Надо подкладывать другую, нормальную музыку". - "Этого делать нельзя, - говорю, - ни в коем случае. Это позор для советского телевидения".

Однако Вячик (так его звали в коллективе) не внял и приказал заместителю директора программ Н.И. Саконтикову подкладывать под танцы "нужную" музыку.

Так одно время и звучала эта чудовищная какофония глупости и звука в телевизионном эфире. И ведь находились люди, которые соглашались с подобной "акцией". Вот до чего доходило горделивое невежество тогдашних власть имущих.

На какие только ухищрения не шли работники радио и телевидения, среди которых было много умных и образованных людей, чтобы избежать нелепых, а порой и вредных распоряжений иных руководителей!

 

2.

Но время шло, менялась обстановка. Однажды, когда М.А. .Харламов был в Швеции, его кабинет неожиданно для всех занял Николай Николаевич Месяцев, назначенный председателем Комитета в день снятия Хрущева. Вот так! Сразу от высоких должностей освободили Аджубея, Сатюкова. Сняли с должности секретаря ЦК Ильичева, назначив его заместителем министра иностранных дел. Харламов же стал ведать архивом МИДа. В подобных ситуациях менялись все руководители до среднего звена и приходили новые, часто некомпетентные. К счастью для коллектива, новый председатель Месяцев оказался руководителем иного толка.

В союзном радио и радиовещании на зарубежные страны стабильная обстановка сохранялась во многом благодаря опытному руководителю Э.Н. Мамедову, на телевидении же все было сложнее, много проблем.

Я немного знал Николая Николаевича еще до его нового назначения, по обществу "Знание". Я рассказал ему о бывшем директоре ЦТ Иванове, который был в ту пору первым секретарем Свердловского РК КПСС Москвы. В свой первый приход на телевидение он снискал в коллективе высокое уважение. Месяцев обсудил эту кандидатуру с А.Н. Яковлевым и П.В. Московским, после чего вышло решение ЦК и Совета Министров о назначении Г.А. Иванова заместителем председателя Комитета по радиовещанию и телевидению. Хорошее и нужное решение. Второй приход Иванова на ТВ. Мы встретились как старые друзья. Был и третий приход, грустный, о котором я расскажу позже.

Эти годы, годы 50-летнего юбилея Октября и подготовки к 100-летию со дня рождения Ленина, ознаменовались мощным развитием советского телевидения. Сложился коллектив, соединивший старых опытных и молодых работников. В 1967 году над Москвой вознеслась Останкинская телевизионная башня, с помощью которой стало осуществляться четырехпрограммное вещание. Заметно шагнула вперед техника. Речь уже шла о космическом спутниковом телевидении. Мне было доверено участие в разработке предложений в специальной комиссии при ООН по космическому телевидению. Возник и термин "космическое право". Наивно, но главная задача состояла в том, чтобы не допустить так называемого «перехлеста». Иначе говоря, телевизионный сигнал какой-либо страны не должен был бесконтрольно попадать на территорию другого государства. В нашу пору это кажется странным, но тогда обсуждалось всерьез, и даже А.А. Громыко, министр иностранных дел СССР, выступал по этому поводу.

Советское телевидение получало все большее международное признание. Наши фильмы и программы завоевывали почетные призы на многих фестивалях. Большой популярностью у зрителей пользовались, как теперь называют, авторские программы, хотя делались они, конечно, большими усилиями целого коллектива. К их числу следует отнести передачи С. Смирнова "Подвиг" и "Поиск", программы К. Симонова "Солдатские мемуары" и фильмы о М. Булгакове, конечно же, передачи И. Андроникова, А. Каплера, А. Згуриди, В. Шнейдерова, А. Суркова.

Набирали силу эстрадные программы, среди которых вскоре выделился своеобразный театр миниатюр "13 стульев". Много лет спустя в печати промелькнуло сообщение, что название это предложил какой-то телезритель. Дело было иначе, знаю это как руководитель литературной редакции, где и родилась эта программа. Разработал ее наш редактор, выпускник ВГИКа Анатолий Корешков. С большим вкусом он отбирал миниатюры из зарубежного юмора, для чего ездил в социалистические страны. Наши авторы создавали новые шутливые номера. Решили назвать передачу "Кабачок 12 стульев". И вот когда премьера была почти готова, один из редакторов нашей "литдрамы" перешел в "Литературную газету" и там с единомышленниками незамедлительно "открыл" на 16-й полосе поныне известный клуб "12 стульев". Что тут скажешь? И тогда на "кухонном" совещании у меня дома родился вариант - "Кабачок 13 стульев". Такое название всех устроило - и зрителей, и исполнителей. И стульев первоначально действительно насчитывалось 13. Собственно, это был всесоюзный телевизионный театр миниатюр, который пользовался успехом и у зрителей всех социалистических стран. Никаких обид поляков на какие-то «антипольские» сюжеты не существовало. Напротив, авторы и исполнители этого представления стали не только постоянными гостями посольства ПНР, но и получили даже награды Сейма.

Тогдашний председатель нашего Госкомитета С.Г. Лапин бережно относился к этой передаче.

- Каждый раз, - с гордостью рассказывал он, - когда я встречаюсь с Леонидом Ильичом, а это бывает не так уж редко (они с Брежневым жили в одном доме на Кутузовском проспекте, где у реки была закрытая прогулочная дорожка), он говорит мне: "Ты там не вздумай закрывать "Кабачок". Это моя программа".

Он, Лапин, и не думал, конечно. Но вот волею судеб после Лапина Госкомитет возглавил А.Н. Аксенов. Бывают же такие коллизии - он ранее работал послом в Польше. Вот ему-то было "достоверно известно", что некие польские круги "оскорблены" этой нашей милой программой. Так вот и закрыли "Кабачок".

Мы стремились рассказывать в эфире о самых важных и интересных событиях литературной и художественной жизни. Сотрудничали со всеми творческими союзами. Не было проблем с театрами Дом актера ВТО - тогда он располагался на улице Горького - стал по сути открытой площадкой телевидения. Константин Симонов ведал комиссией Союза писателей СССР по радио и телевидению и очень помогал нам. То же можно сказать и о Союзах композиторов, художников, кинематографистов. И все это бескорыстно. Такого уже нет и, наверное, не будет, ибо подобные взаимосвязи обрели коммерческий характер, хотя, как ни парадоксально, телевидение первого канала страны именуется "общественным".

В конце 60-х Н.Н. Месяцев и Г.А. Иванов поставили передо мной новую трудную задачу. В связи с возросшим объемом вещания (а с 1965 года мы стали вести передачи по третьей - учебной - программе) появилась необходимость в создании самостоятельного центра, объединяющего все разнообразие программ, который должен возглавлять Главный редактор всего телевидения. Мне поначалу это показалось неразумным: новая начальственная фигура в отрыве от собственно производства будет эдак менторски руководить главными редакторами. В то время я был уже многие годы главным редактором художественного вещания. Но это дело другое: у нас имелись художественные советы, главные режиссеры и прочие структуры, а предлагаемая должность – вроде бы генерал без армии. Мне показалось, что в предложении руководителей подспудно содержится попытка установить, мягко говоря, дополнительную цензуру.

Переговорив доверительно со всеми главными редакторами (отношения с ними были у меня более чем нормальные), я все же согласился. При этом взял на себя обязательство защищать позиции коллег в любых инстанциях при условии, разумеется, если я буду разделять их точку зрения. Инстанций же - великое множество: Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС - организация, которая все время подозревала в отступлении от главной идеологической линии партии, Главное политическое управление Советской Армии, Министерство культуры СССР, многие творческие союзы и т. д. Понятно, что отстаивать свои позиции в тех условиях было весьма сложно. Но главным для меня всегда была защита творческих интересов редакций, зрителей. Это придавало сил. К тому же главные редакторы меня поддерживали. Знаю, что находил взаимопонимание и у Николая Николаевича Месяцева, хотя я понимал, что он по долгу службы должен требовать от меня, как тогда говорилось, "заметного повышения идейно-художественного уровня программ".

Без ложной скромности могу сказать, что нам, коллективу Центрального телевидения и местных студий, кое-что удалось осуществить. Не получалось, к сожалению, избавить эфир от так называемых "накладок". Случались они не только по техническим причинам. Вспомню, для дружеского «назидания» нынешним работникам телевидения, еще один эпизод. Пусть не обижаются друзья, здесь упоминаемые.

Было заведено, что кто-либо из большого руководства телевидения обязательно оставался до конца эфира дежурить на вертушке в кабинете зампреда или генерального директора. Однажды, уходя, я напомнил своему первому заместителю Н.Ф. Иваньковичу, что по первой программе идет прямая трансляция из Большого зала Московской консерватории. Концерт П.И. Чайковского исполнял выдающийся скрипач Давид Ойстрах. Следовательно, сколько бы программа ни длилась, ее обрывать нельзя. (Это учитывалось и при прямых трансляциях спортивных матчей – даже программу "Время" задерживали.) А здесь прямая трансляция Ойстраха!

Расставшись с Иваньковичем, я отправился домой. Включил телевизор, и вдруг - о ужас! - ровно в 21 час концерт захлебнулся, зал консерватории был отключен, пошла программа «Время». Звоню дежурному:

- Что случилось? Почему вырубили Ойстраха?

А он спокойно отвечает:

- Николай Пантелеймонович, я ведь не первый год в системе, знаю порядок. Я переспросил Петра Ильича Шабанова (генерального директора телевидения) - он мне сказал: "Карцов у нас известный эстет. Отключай!" Я и дал команду о переключении эфира.

- Но это же позор! Неужели Вы не понимаете?

Через несколько минут - звонок. Месяцев.

- Слушай, ты же интеллигентный человек! Для чего я тебя поставил смотреть за порядком?! Звонил Михаил Андреевич Суслов. Отчаянно ругал за отключение трансляции.

- Так, - говорю, - получилось, извините.

- Чего уж там, извините. Ты знаешь, как он мне "выдавал"!

Сижу, в себя не могу прийти. Через некоторое время вновь звонок Месяцева:

- Слушай, - он всегда начинал с этого "слушай", - прости, что так на тебя накричал. Я звонил Шабанову, и он мне сказал, что сам отменил твое решение, а ты пострадал от меня напрасно. Ну, извини.

Этот эпизод мне кажется весьма поучительным. Сколько ошибок, небрежностей допускалось и допускается в эфире просто по неосведомленности, из страха перед начальством или по конъюнктурным соображениям!

В начале 70-х годов положение на телевидении стало меняться. Вследствие сложной политической обстановки нас жестко контролировали, без конца применялись административные взыскания. Кончилось тем, что Н.Н. Месяцева, который пользовался заслуженным авторитетом в коллективе, вдруг направили послом в Австралию. Пришел новый председатель, по характеру резко отличавшийся от многих своих предшественников.

 

3.

Сергей Георгиевич Лапин считал себя отчаянным спортивным болельщиком и, естественно, дружил с Н.Н. Озеровым и главным редактором спортивных программ Ш.Н. Мелик-Пашаевым. Лапин, как и сам Брежнев, болел за ЦСКА. Первое наше столкновение произошло именно на «спортивной» почве.

В то время проходило очень много прямых спортивных трансляций. Мы показывали, конечно же, все футбольные и хоккейные чемпионаты - на первенство страны, Европы, мира. Это было правильно и бесспорно.

Другое дело - малоинтересные отборочные матчи. Но и их требовали транслировать. А уж если речь шла о ЦСКА, главный болельщик страны непременно хотел видеть игру в эфире. В срочном порядке, буквально за два дня, собиралась телебригада, гналась в тот или иной город техника, и мы вынуждены были транслировать обычно вялотекущие матчи. При этом, конечно, ломалась вещательная сетка, «слетали» запланированные премьерные программы. Недовольству зрителей не было предела. Тысячи звонков - "Почему сняли объявленную, ожидаемую передачу?! Что там у вас происходит - в газете одно, на экране – другое!»

И вот на одном из заседаний коллегии возник вопрос, как поступить в сложившейся ситуации? Я, по простоте душевной, предложил учесть традиционный международный опыт: в информационных спортивных программах подробно рассказывать о наиболее острых моментах игры, показывая их в замедленном движении. Что тут произошло! Лапин вскочил и кричал в необыкновенном возбуждении:

- Что вы понимаете в спорте? Это же непомерная глупость! Как вы можете руководить эфиром?

И пошло, и пошло... Но главный его аргумент состоял в том, что "показывать забивание голов в отрыве от самой игры - все равно, что показывать случку без ухаживаний".

Это была первая стычка с новым председателем. В эти дни ему как члену Президиума Верховного Совета довелось вручать ордена, в том числе и мне (конечно же, меня награждали не по его инициативе). Сохранилась и "трогательная" фотография этой церемонии.

Некоторое время спустя, провожали мы Николая Николаевича Месяцева - он улетал в Австралию. Только я вернулся на работу – звонок Лапина:

- А мы вас разыскивали.

- Я предупредил Мамедова, что буду на аэродроме.

- Знаю, но... Вы напрасно поддерживаете месяцевщину.

Я ответил, что не понимаю, о чем идет речь.

- Ну поймете, поймете...

Неожиданно сменил тему, заговорил о поэзии:

- Недавно Валя Зорин привез из Америки "Дневники" жены и мужа Бурлюков. Я их отобрал у него. Хотите почитать?

- Нет, спасибо, уже читал внимательно.

- А где?

- Брал у Лили Юрьевны Брик.

- Ах, вот как? Ну, ну... А я хотел вас удивить.

Однажды Сергей Георгиевич устроил грубый скандал. В Ростове проходили соревнования по фигурному катанию на первенство СССР. Велась трансляция день за днем. Цветного телевидения там еще не было: изображение - черно-белое. Приезжает на летучку с Э.Н. Мамедовым и сходу в переполненном зале обрушивается на меня:

- Почему в Ростове лед грязный?

Пытаюсь сообразить, к чему это он.

- Почему, говорю, лед в Ростове не светлый? Где программная дирекция?

Отвечаю спокойно:

- А при чем программная дирекция? Там есть режиссерская бригада, осветители, руководители спортивных программ.

- Каких вы там наук кандидат? Вы лично отвечаете за чистоту льда!

После долгой «перепалки» летучка продолжалась в весьма «приподнятом» настроении. Следует сказать, что все, в том числе и главный редактор спортивных программ Шамиль Николаевич Мелик-Пашаев, отмолчались. Стали расходиться. Шамиль идет рядом, провожая меня до кабинета.

- Он же не знает, что для того, чтобы лед в Ростове был белый, надо вылить несколько цистерн «молока», ну, то есть определенного состава, а его в нужном количестве в городе не нашлось.

Звоню Лапину:

- Сергей Георгиевич, вопрос со льдом проясняется. Вот сидит напротив меня Мелик-Пашаев, оказывается, что в Ростове не было «молока» для белого льда. Он, видимо, «постеснялся» сказать об этом на летучке. Программная дирекция не виновата.

Лапин не удостоил ответом, бросил трубку.

Это, конечно, эпизоды, но они отражали процессы, которые назревали, рождались в запутанной системе пропаганды.

А с Каплером, замечательным ведущим "Кинопанорамы", получилось так. После того как Алексей Яковлевич позволил себе сказать добрые слова о фильме М. Ромма "Обыкновенный фашизм", который по каким-то неведомым причинам был в ту пору под подозрением у ЦК, его программы принимались и просматривались с особым вниманием в разных инстанциях. У меня с ним всегда были прекрасные доверительные отношения. Приходит он ко мне.

- Пойду я, - говорит, - к Сергею Георгиевичу и попрошу, чтобы все замечания по моим программам собирались у вас в дирекции программ, а мы уже с вами их обдумаем и поймем, что нужно сделать, чтобы спасти передачу.

Договорились. Через несколько дней - звонок.

- Товарищ Кравцов (когда он был чем-то недоволен, то намеренно искажал мою фамилию), это что же выходит, вы у нас выше ЦК? Я что, уже дерьмо собачье перед вами?

- В чем дело? - спрашиваю внешне спокойно.

- А в том, что приходил ко мне товарищ Каплер и дал понять, что выше вас у него нет авторитета.

- Это не так. Он хотел, чтобы мы вместе рассматривали и учитывали все замечания по его программе.

- Так или не так, но учтите, с сегодняшнего дня Каплер у нас больше не работает.

Вот что получилось.

Вскоре Алексей Яковлевич скончался, оставив неутешную вдову, добрую и хорошую женщину, известную фронтовую поэтессу Юлию Друнину.

Была у нас постоянная библиографическая популярная рубрика "Книжная лавка". Вел ее писатель Сергей Алексеевич Баруздин. Я уже не работал в Комитете, а Сергей Алексеевич по старой привычке в совершенно растерянном состоянии жаловался:

- Звонил мне сейчас Лапин и сказал буквально следующее: «Это вы у нас ведете "Книжную лавку" на телевидении?» - Да, - отвечаю, - веду.

- Что-то вы мало рассказываете о работах Леонида Ильича.

- Как же, - говорю, - вот даже отдельные главы читал Михаил Александрович Ульянов. (Речь шла об известных в ту пору "мемуарах" Брежнева.)

- Но вы ничего не говорите о высочайших художественных достоинствах этих произведений. Имейте в виду, что мы вашу лавочку прикроем.

И прикрыли.

С Валентином Сергеевичем Зориным мы были знакомы еще по аспирантуре, хотя и учились на разных кафедрах. А в радиокомитете он начал работать до меня. Одно время Зорин возглавлял главную редакцию радиоинформации ("Последние известия"), а потом стал одним из ведущих политических обозревателей. С. Лапиным у него были вполне хорошие отношения. Как-то звонит мне председатель:

- Здесь у меня Зорин. Давайте договоримся, что папки с его передачами и комментариями будет подписывать сам Мамедов без Вашего участия.

Я даже обрадовался, ибо в вопросах политики доверял и Зорину, и Мамедову более чем себе.

- Очень хорошо, - говорит Лапин, - на том и условимся.

Проходит не более двух недель. Звонок. Председатель кричит во весь голос:

- Скажите этому вашему...

Далее набор грубых, неприличных выражений.

- Ну, об этом вы ему скажите сами, ибо подобные слова я не употребляю, а во-вторых, вы же лично отстранили меня от зоринских программ.

Он продолжает, хотя и потише.

- Все равно вы мне отвечаете за все передачи!

Видимо, получил «сверху» замечание - что-то не совпало в комментариях Зорина с внешнеполитической конъюнктурой. Помню, как после этого разговора Энвер Назимович Мамедов приходил меня успокаивать.

Любил Лапин проводить так называемые партийные активы: ежемесячные накачки, которые в народе именовались "влетучки" (от влетать). Выступлений и вопросов не полагалось. Просто приходил САМ в сопровождении секретаря парткома и делал сообщения о задачах дня. Иногда эти выступления обретали тематический характер. Как-то на такой актив пришел секретарь райкома партии, чтобы рассказать коммунистам о проводимой работе. После перерыва Сергей Георгиевич в присутствии гостя вдруг заговорил о том, что мы невнимательно относимся к нашим замечательным работникам, и начал поименно хвалить тех, кого ругал много раз. (Может быть, это была скрытая форма признания своей вины в нанесенных обидах и оскорблениях?) Прежде всего, Лапин удостоил похвалой заведующего отделом выпуска Главной редакции радиопрограмм, многими любимого М.Б. Кипермана (во время войны он служил в Политотделе 18-й армии, начальником которого был сам Брежнев). При этом Сергей Георгиевич весьма благостно вопрошал:

- Кто вот, например, знает нашего скромнейшего Михаила Борисовича?

Знали практически все.

- Вот, далеко не все. А знаете ли вы, что каждый раз, буквально - каждый, когда я встречаю Леонида Ильича, а это бывает не столь уж редко, он непременно спрашивает меня: "Ну, как там наш Киперман?"

Недоумевали те, кто видел, как председатель без какой-либо причины публично распекал этого хорошего работника и симпатичного человека.

Доставалось часто и понапрасну многим хорошим, профессиональным людям. В том числе и Георгию Александровичу Иванову. После ухода Месяцева он оставался в должности заместителя председателя всего полгода. Сработаться с вновь назначенным руководителем Гостелерадио СССР ему так и не удалось. Лапин почему-то не воспринимал Иванова. И он вынужден был перейти на должность директора Большого театра. Это был уже второй досадно несправедливый уход Г.А. Иванова из телевидения, столь многим ему обязанного.

Вскоре и мои отношения с Лапиным дошли до предела терпения. В мае 1973 года у меня скоропостижно скончался отец. В это время я был на очередной сессии Интервидения в Таллинне. Вдруг звонок из Москвы:

- Говорит Лапин. У вас дома несчастье, умер отец. Приезжайте.

Пережив трудную процедуру похорон и прощания, я вышел на работу, и тут же - звонок Лапина, и буквально на «фальцете»:

- Где отчет о сессии Интервидения? Я же ясно сказал - на следующий день после окончания.

- Меня не было, вы меня сами вызвали на похороны.

- Ах, да, я запамятовал.

Тут уже я не сдержался:

- Нет, - говорю, - дайте мне высказать все. Я даже в армии не позволял кричать на себя командиру. И вашей брани слушать больше не желаю. Считайте, что с этой минуты я с вами не работаю.

Он помолчал, а потом спокойно:

- Ну, что же, это меня тоже устраивает.

Я понимал, что мне просто необходимо уйти, ибо Лапин назойливо стал придираться и ко всем моим ближайшим подчиненным.

Какую же истинную дружбу испытал я в столь трудное для меня время! Помогал мой бывший заместитель Леонид Петрович Кравченко, работавший тогда уже в ЦК. Манана Андроникова принесла рекомендательное письмо от больного отца к главному редактору «Известий» Л.Н. Толкунову (я собирался там работать). Письмо это, конечно же, я не показывал, и оно хранится у меня как добрая память об Ираклии Луарсабовиче. Словом, я чувствовал добрую поддержку.

Лапин же между тем звонил мне буквально каждое утро, интересовался: не нужна ли его помощь в трудоустройстве, предлагал несколько должностей в Комитете. Вроде бы даже благородно.

Очередной звонок:

- Ну, как с работой?

Я простодушно делюсь:

- Да вот, предлагают в "Известия".

(По этому поводу мой друг, зам. главного редактора Юра Баланенко уже договорился с Толкуновым.)

Через некоторое время - звонок Юры:

- Коля, что ты наделал?! Зачем ты сказал, что оформляешься к нам?

- А что здесь секретного?

- А то, что Лапин сейчас при мне звонил Толкунову и допытывался у него:

- Ты намерен взять Карцова?

- Да, - отвечал тот, - а вы против?

- Нет, он человек эрудированный, активный...

- Что же вы тогда его так легко отпускаете? - спрашивает Толкунов.

- А вот когда возьмешь, тогда и узнаешь. - И повесил трубку.

И Лев Николаевич отступил. С Лапиным в партийных верхах никто не хотел связываться, зная его непредсказуемый характер. Всюду же, где его спрашивали обо мне, он давал отрицательный отзыв. Так было и в Госкино, и в ГИТИСе, и в других организациях...

С чьей-то, однако, доброй подачи мной заинтересовался бывший главный редактор "Комсомольской правды" Борис Дмитриевич Панкин, которого назначили председателем Всесоюзного агентства по авторским правам. В этой новой перспективной организации он предложил мне должность начальника Управления литературы и искусства. Тут надо сказать, что "Комсомольская правда" часто и справедливо критиковала телевизионные программы. Лапин жаловался в ЦК, а Панкин всегда успешно отстаивал позицию газеты. И вот через несколько дней звонит Борис Дмитриевич - человек разумный, энергичный и талантливый.

- Беседовал с вашим бывшим шефом. Говорит, что вы не любите, когда на вас покрикивают, а он ведь должен на ком-то разрядиться. Я ему ответил, что тоже этого не люблю и ваша кандидатура меня устраивает. Выходите на работу, я уже сделал представление.

Так я оказался в ВААПе. Но с телевидением не расставался - продолжал преподавательскую работу, писал иногда сценарии, связи с верными телевизионными друзьями не утрачивал.

Вот как все повернулось.

А начиналось знакомство наше с Лапиным вполне даже радушно.

Спустя неделю после прихода Сергея Георгиевича в Комитет вызвал меня Мамедов:

- Поедете в понедельник с Лапиным в Ленинград. Завтра зайдите к нему.

Оказалось, что причиной поездки стала статья в "Правде", принадлежащая перу директора ленинградского телевидения Маркова. Он предполагал поставить "на поток" производство телефильмов и спектаклей. Нового председателя на первых порах это насторожило.

- Как это "на поток"? Искусство - и "на поток"?

В этом он, конечно, был прав, но речь шла сугубо о технологическом процессе производства, его деталях и последовательности.

Ехали "стрелой" в международном вагоне. Собеседником он мне тогда показался вполне разумным и заинтересованным. Буквально до утра я рассказывал ему о телевидении и его проблемах, в том числе о ленинградском комитете, который в ту пору весьма плодотворно работал. Он останавливал меня, что-то для себя записывал. Словом, когда он выступал весьма удачно в Ленинграде, я понял, что он постиг главное и вполне оригинально и умно изложил свои мысли. Покритиковал и за "поток". Но все это было доброжелательно. Днем проходили всяческие встречи в Ленинградском обкоме партии, иные совещания. В разговоре я обмолвился, что сейчас в знаменитом зале филармонии идут наши съемки Андроникова.

- Как бы, - говорит, - я хотел с ним познакомиться. Вы не могли бы этому содействовать?

- Могу, конечно.

Предупредил Ираклия Луарсабовича и привел Сергея Георгиевича на съемку. Там была, как всегда, и жена Андроникова Вивиана Абелевна. После окончания съемок председатель ленинградского комитета – вскоре трагически погибший - Александр Петрович Филиппов пригласил всю компанию в ресторан "Садко". Андроников вызывал непомерный восторг. Инициативу ведения стола взял на себя. Лапин, как ребенок, громко смеялся. Посетители ресторана узнали Андроникова. Кто-то, по грузинскому обычаю, присылал на наш стол бутылку, другую. Кто-то подсаживался к нам, чтобы послушать искрометного писателя. Все хохотали. Было это вполне интеллектуальное маленькое пиршество, оно казалось даже изящным. Потом Ираклий Луарсабович повел нас по ночному Невскому и устроил незабываемую экскурсию. Блестящий экспромт.

Тогда же у нас родилась мысль снять фильм "Невский проспект"с Ираклием Андрониковым, что позднее осуществило ленинградское телевидение совместно с нашим "Экраном".

Начало новому знакомству было положено, и Лапин всегда сохранял доброе отношение к Андроникову, всячески помогая ему и поощряя. Он же рекомендовал его в состав Комитета по Ленинским премиям, что было весьма престижно и в конце концов поспособствовало присвоению писателю и гениальному рассказчику высшего актерского звания и звания лауреата Ленинской премии. И все это было правильно.

По возвращении в Москву Сергей Георгиевич довез меня до дома на своем "ЗИЛе", сказал, что ему было приятно познакомиться со мной в деле, что я ему помог и т. п. На летучке он подробно рассказывал о поездке и вновь произнес добрые слова в мой адрес.

Но потом наши отношения резко изменились. Возможно, дело в том, что я никогда и никому не умел поддакивать, если не был согласен с тем или иным суждением. Не знаю. Не нахожу причин.

…С величайшей болью и, не скрою, обидой, я покинул дорогое мне телевидение, с которым сроднился на всю оставшуюся жизнь. Энвер Назимович Мамедов - спасибо ему - навещал меня на новой работе, присылал добрые записки и всяческие праздничные поздравления. Ему самому-то было горько от всех лапинских несправедливостей.

 

4.

Двадцать лет спустя судьба вернула меня на телевидение. Мне предложили стать консультантом по литературе и искусству, я не выдержал высокого для меня соблазна и расстался с хорошим журналом "Дружба народов". Моему возвращению способствовали Леонид Кравченко и новые для меня руководители телевидения Валентин Лазуткин и Александр Высторобец. Спасибо им за добро.

Георгий Александрович Иванов работал тогда Генеральным директором международных фестивалей, и я пригласил его вернуться на телевидение в третий раз. Он охотно согласился, тем более, что предложено ему было важное и прекрасное дело. Речь шла о подготовке и проведении Всесоюзного радиотелевизионного музыкального конкурса. Такого еще не было нигде. Конкурс предполагался быть общедоступным. Исполнители должны были пройти отборочные туры на местах, а участников заключительного тура с их концертными программами показывали бы в эфире. Среди них были бы пианисты, скрипачи, виолончелисты, певцы и даже малые струнные ансамбли.

По этому поводу собрали совещание на высшем уровне. Министр культуры СССР Николай Губенко идею одобрил:

- Но нужен очень серьезный организатор.

Я назвал фамилию Иванова. Министр активно поддержал. И началась подготовительная работа.

В письме к мастерам музыкальной культуры и работникам телевидения и радио, которое подписали председатель Гостелерадио Егор Яковлев, министр культуры Николай Губенко и председатель правления Союза музыкальных деятелей СССР Ирина Архипова, говорилось:

"В наше сложное время особенно ценно поддержать молодую смену, подготовить ее к высокой миссии - взять на себя в ближайшие годы реальную заботу о дальнейшем развитии великих традиций отечественного музыкального наследия".

Прекрасная задумка, благородные цели: поддержать талантливых, но зачастую бедствующих музыкантов, обогатить эфир новыми именами и, что очень важно, свежим и высоким репертуаром.

Иванов с величайшим энтузиазмом взялся за дело. Были подписаны соответствующие приказы, разработан состав Оргкомитета, в который вошли выдающиеся музыканты, составлено жюри во главе с Ириной Архиповой, Виктором Третьяковым, другими руководителями консерватории. Сменившие Е.В. Яковлева на посту руководителя телевидения – В.И. Брагин и А.Н. Яковлев подтвердили свое согласие. Было разработано Положение о конкурсе, оговорен интереснейший разнообразный репертуар. Словом, были приложены все усилия, чтобы уникальный конкурс состоялся.

Но тут случилось то, что случилось. Рухнуло наше великое государство, а с ним, конечно, и Министерство культуры СССР, а в 1995 году и "Останкино".

Я не сдал в архив оставленные мне Георгием Александровичем Ивановым разработки и материалы конкурса. Может быть… Ничего не может быть. Всяческое поощрение государством культуры заморожено. Если бы были деньги, то… нет, ничего бы не произошло. Высокое искусство отступило перед низким и даже вовсе не искусством.

Поняв, что в наших катастрофических условиях добиться ничего нельзя, Георгий Александрович уже в последний раз покинул телевидение и вновь вернулся в Генеральную дирекцию по проведению фестивалей, но уже Министерства культуры России. Помню, он все собирался пойти к Иосифу Кобзону.

- Я его знаю, приходилось иметь дело. Человек он умный и добрый, может своим авторитетом помочь все-таки провести конкурс.

Не успел.

Вскоре мы хоронили истинного рыцаря - строителя и защитника культуры, прежде всего телевидения.

С болью вспоминаю одну из последних наших встреч с Георгием Александровичем в Останкине. ГАИ - так его именовали в коллективе – в нашем общем тогда кабинете достал из портфеля маленькую плоскую бутылочку коньяка и предложил выпить на брудершафт. Странно, но только в конце пути мы стали пытаться говорить друг другу «ты». Это было месяца за два до его кончины.

Была у нас совместная творческая работа - мы написали телевизионный сценарий по летописи "Повесть временных лет". Нам удалось найти вполне оригинальное видео-звуковое решение Георгий Александрович написал три серии, я - всего две. Сегодня такие передачи не имеют перспективы, а жаль.

Перед уходом Иванов осуществил чрезвычайно важное дело - разработал глубокую, умную концепцию развития телевидения в условиях СНГ. Это большая рукопись, прогнозирующая ближайшее будущее ТВ. К сожалению, за этот важнейший для нашей практики труд его даже не успели поблагодарить. Но свои материалы Георгий Александрович передал в надежные руки.

Я верю, что недалеко то время, когда задуманное все-таки осуществится разумным правительством и новой истинно творческой интеллигенцией.

С.Г. Лапин для меня был шестым председателем. После него за очень короткий срок сменилось еще шесть! М.Ф. Ненашева я знал немного по ЦК и Госкомпечати. А.Н. Аксенова не знал вовсе. Л.П. Кравченко был и, надеюсь, остается моим добрым товарищем. В прошлом судьба сводила меня не раз с Е.В. Яковлевым. Было достаточно и того малого времени, дабы понять, что «руководство» в лице Брагина не принесло ничего, кроме вреда. А.Н. Яковлева я уже вспоминал в своих записках.

Телевидение сегодня - это тяжело больной организм с присущими ему болезнями нашего общества.

Все, что есть в студиях телевидения, связано материнскими узами с «Останкино». И как бы ни назывались каналы: «ОРТ», «ТВ-6», «НТВ», «РТР» - все это остается логически неотделимым от когда-то именовавшегося Центральным телевидения. Оно не уничтожаемо, как и культура.

...Но все очевиднее утрата художественных и духовных традиций вчерашнего "Останкино". Этого жалко, и это ужасно. Хотелось бы успеть публично поразмышлять о выходах из сегодняшнего печально-трагического телевизионного бытия.

Но все это, если... если... если...